Кровь погибших стучит в мое сердце.

 Гетто – собственными глазами.

Sidur_Holocost в г Пушкин
Памятник жертвам Холокоста




Невыносимо трудно вспоминать тяжелое прошлое. Особенно такое,  которое прочно вошло в мое израненное сердце.
Жили мы до войны в  городе Черновцы. Славился он своей неповторимой красотой. Небольшой, уютный, ухоженный, окруженный лесистыми горами, он располагался на живописных холмах у быстрой реки Прут.  Столицей  провинции Буковины  город стал еще во времена австрийского императора Франца- Йосифа. Жили  в  нем  украинцы, евреи, румыны, немцы, поляки… Евреи составляли значительную часть населения города. Община имела свою больницу, дом для сирот, дом престарелых, синагоги и отдельное кладбище.

Площадь Рынок в конце xix -начало XX века
Площадь Рынок в конце xix -начало XX века

Дома и на улице, никого не стесняясь, говорили по- еврейски, пели  на родном языке песни,  отмечали свои религиозные обряды.
В начале двадцатого века идиш даже был языком общения интернационального города. Мои родители хорошо знали  два языка: немецкий – государственный, и родной- идиш.   После замужества я уехала из Черновиц. Мама и папа писали мне письма  на немецком  языке старо-германским, готическим шрифтом.
В начале июля 1941 года  Черновцы заняли немецко-румынские войска. Помню довоенную песню: « Если завтра война… если темная сила нагрянет…»  Нам досталась эта темная сила. Гестаповцы и полицаи, украинские националисты немедленно организовали еврейские погромы.  Злодеи особо бесчинствовали четыре дня : 6-го,7-го, 8-го и 9-го июля. Мне тогда было 12 лет, но я четко помню в каком испуге  мы находились, отсиживаясь все эти дни дома. Каждый шорох в коридоре, крики и плач на улице приводили нас в оцепенение.  Потом мы узнали, что на улицах и в домах  хватали молодых еврейских мужчин и приводили  в румынский Дворец культуры.

Chernivtsi_Palace_of_culture1
Дворец культуры в Черновцах

Здесь их собрали около 1500 человек. Из их числа отобрали по заранее составленному списку 102 видных  общественных и религиозных деятелей, цвет еврейской общины, и отвели на военное стрельбище, расположенное у Прута. После пыток и издевательств их расстреляли. Так началась карательная антиеврейская  операция.
Главного раввина города,  доктора теологии и философии, делегата ряда сионистских конгрессов,  Абрахама Марка,  кантора Гурмана и трех учасников хора центральной синагоги закрыли в лифте  одной из гостиниц. Их участь была предрешена.    В 1944 году, во время перезахоронения жертв геноцида, М. Марк, сын раввина, среди других, опознал отца.
Черновицкая  хоральная синагога, дитя современной архитектуры,  размещалась на взгорке, в центре города. Ее уважительно назвали – «Темпль»  в честь одной из святынь, построенной евреями в древнем Иерусалиме. Здесь не только  молились. Сюда приходили, чтоб обсудить все жизненно-важные вопросы евреев города. Синагога стала подлинным центром нашей духовной и общественной деятельности.  Раввин А. Марк организовал школу по подготовке учителей иврита. Издавал газету  на иврите.
В синагоге выступал талантливый певец-кантор и большой хор с потрясающими голосами. В хоре мальчиков выделялся удивительно чистый голос запевалы,   подростка Иоселе, которому прочили успешное оперное будущее.
Музыкальное образование он получил в Черновцах и продолжил его в Берлине. Потом он станет Иозефом Шмидтом, первым тенором Европы, солистом Берлинского радиокомитета. Его восторженно будут принимать во всех европейских столицах, на Ближнем Востоке, в Америке. Запишут на пластинки. Он снимется в кинофильмах и продолжит свои канторские песнопения в синагогах перед людьми, которых никогда не забывал. После прихода  фашистов к власти И.Шмидт бежит из Германии в Австрию, затем во Францию, и, наконец, в Швейцарию. Здесь его заключили в  лагерь для перемещенных лиц. Сердце артиста не выдержало мучений.  В последние мгновения жизни он встал с постели  и запел. Но на самой высокой ноте  голос его оборвался.
А в эти июльские дни 1941 года Темпль подожгли. Храм долго горел, не потухая. Дым и пепел с пожарища много дней стоял в воздухе, напоминая оставшимся в живых, о кровавых днях погрома. После войны  здание восстановили и, как  бы в насмешку над верующими евреями, превратили в кинотеатр.
Наша семья, папа Мендель Хаймович Штайгман, мама Зофи Исааковна Штайгман, бабушка Рухель Ринцлер, старший брат Лео,  я –Евелина, и двухлетний Игорь жили  на улице Ленина, у торгового центра «Пассаж».  При румынах она называлась Гауптштрассе.  Лео с нами не было. Молодого рабочего, одаренного краснодеревщика,  на заводе  премировали  путевкой  в Сочи. Вернулся он  после войны, ее участник и опаленный ею, но целый и невредимый.
… Наевшись и напившись еврейской крови во время погрома, звери угомонились. Прошли июль, август,сентябрь. Наступила мирная жизнь. Но в ней  евреям не отводилось места. Нам все запрещалось:  работать, учиться, посещать кинотеатры, ходить вечером по родным улицам. Разрешалось появляться в городе только три часа в день, с десяти утра до часа дня.  И обязательно с опознавательным знаком –  желтой шестиконечной звездой.
Однажды, потеряв надежду купить керосин  в очереди для евреев, я сняла нарукавную повязку  со звездой Давида и стала в другую общую очередь. Внешне я не отличалась от других горожан, а румынским языком владела свободно. Но пока  стояла, я все время дрожала, как в сильном ознобе- страх с тех пор вошел в меня   и стал моим постоянным спутником.
В октябре нам приказали в течение одного дня перебраться в городское гетто. И вот папа с больной бабушкой, мама с братиком и я, нагруженные узлами с одеждой и продуктами, идем туда.
Вот что  писала   румынская газета «Буковина» 16-го октября 1941 года по этому поводу: «В субботу 11-го октября сего года евреи с улиц верхней части  и центра города переселились в район вокруг кладбища, железнодорожной станции, на улицы еврейского района… Временное гетто… отделяется от остальной части города дощатым забором, контролируется днем и ночью военными и полицейскими органами. Выход евреев из гетто запрещен.»    Обычная городская новость, сообщенная репортерами.
«Переселились».  Как будто никто не выгнал нас с нашей квартиры, тут же ограбив ее, не подстегивал по дороге нагайками, не избивал, подгоняя. Ведь операция должна закончиться в  установленное приказом время, в шесть часов вечера.
В еврейский район, где жило прмерно 5 тысяч человек, согнали еще 45 тысяч. Люди селились, где могли: по несколько семей в квартире, коридорах, на чердаках, в сараях, во дворах. Мы разместились в каком-то коридоре. Через  несколько дней мы остались без еды. Все, что принесли с собой – съели. А за пределы гетто не выпускали. Особенно трудно становилось без воды. Ее прекратили подавать по трубам. Вспомнили про старые заброшенные колодцы. Собирали дождевую воду.
Из-за  скученности и антисанитарии начались болезни. Но это первое заточение длилось недолго, всего несколько недель.
Румынские власти «вдруг»  обнаружили, что вся жизнь  без евреев в городе замерла.  Заводы и фабрики прекратили свою производственную деятельность. В больницах не осталось ни врачей, ни медсестер. Почта, телеграф, банки, парикмахерские, бани, пошивочные не работали.  Тогда вспомнили о евреях гетто.
Появилась нужда в «полезных евреях» или, как говорили немцы,  «нутзлихе юден».
Мои родители не попали в эту категорию. Мама- домохозяйка.  А папа имел небольшое собственное дело. Он привозил стволы деревьев, распиливал их на дрова и продавал. Больших прибылей не получал. Но на содержание семьи и на съемную квартиру хватало. Зато в Виженке, курортном местечке у самых  Карпат, у нас был двухэтажный дом, доставшийся отцу по наследству,  который сдавали  летом дачникам. При нем родители организовали столовую для своих и соседских отдыхающих,  в которой сами и работали. С приходом немцев и румын дом  еврея  Штайгмана местные крестьяне разграбили, а затем  разобрали по бревнам.
Всех, кроме «полезных»,  румыны решили депортировать в  Заднестровье (Транснистрия – территория, расположенная между  реками Днестром и Западным Бугом).
Губернатор Буковины генерал Корнелий Калотеск, комендант Черновиц, в соответствии с указанием  диктатора Румынии Йона Антонеску, спланировал и провел насильственное изгнание городских евреев с полным их ограблением.
Конфисковывалась в пользу государства вся еврейская собственность: дома с земельным участком, банковские вклады, скот, мастерские, постельные принадлежности, ковры, швейные машинки. Власти начинали насилие и грабеж, антисемиты, бандиты,  люди, падкие на чужое добро, продолжили их.
О числе депортированных евреев из всей Буковины генерал Калотеску докладывал 2 ноября 1942года генштабу румынских войск в город Бухарест: «Губернаторство Буковины эвакуировало в Транснистрию  около 90 тысяч евреев»
За  свои преступления   Антонеску казнили в 1946году,  Калотеску приговорили к пожизненному заключению.    Гитлер говорил, что он еще только планировал уничтожение евреев, Антонеску уже их истреблял. В начале 2007 года апеляционный суд Бухареста  реабилитировал палача Антонеску, повинного в гибели десятков тысяч депортированных евреев.
… Поезд остановился  ночью на станции Атаки, в Молдавии. Потные, грязные мы вдохнули прохладный влажный воздух и почувствовали – где-то рядом река. Не успели даже отдохнуть, как нас подняли  с криком  «Быстро!» Эти приказы мы уже слышали и  на черновицком вокзале, когда загоняли нас в скотные вагоны, по 80- 100 человек в каждый.
Мы бежали, держась друг за друга. Падали и вставали, у кого хватало сил.  У парома скопилось много людей. Передних толкала обезумевшая толпа. А ту подстегивали свирепые надсмотрщики. Паром осел от перегрузки. Охранники сбрасывали «лишних» в воду. И Днестр поглощал их. К нашему счастью, нас перевезли на другую  сторону реки утром, когда установился  уже «порядок».Там мы встретили знакомого, дядю Гершла. Обезумевший, он  звал жену и детей, которых потерял ночью. Позже, папа показал нам семью, у которой утонули трое детей.
Сразу  за Днестром начинался Могилев-Подольский, районный центр Винницкой области. На одном из поворотов нам удалось вырваться из общей колонны и остановиться в каком-то дворе .
Отдохнув немного, по совету могильчан, мы пешком двинулись в село Яруга, бывшее еврейское местечко,  самостоятельно, без охраны. Село находилось в 20 км от Могилев- Подольского. Там существовал еврейский виноградарский колхоз. Евреи, не успевшие эвакуироваться,  остались жить в своих домах. Нагрянувшие в село каратели поняли, что  без них им  не сохранить хозяйство. Поэтому их пока не преследовали.
Комната,  которую нам  выделили, имела  железную печь  и деревянный  топчан, на котором мы разместили бабушку и брата. Сами расположились на полу. Мы ощущали себя счастливыми. Оказывается, человеку для существования  надо совсем мало: крышу над головой, немного  дружеского тепла и еды.
Зима 1941-1942 годов запомнилась очень холодной. Длинные ночи становились невыносимыми. Мы собирали  щепки, сучья, сухие листья- все, что могло гореть – и топили иногда печь. Но стоило ей погаснуть, как мороз одолевал нас. Особенно страдал братик. От холода он мочился. У него замерзала рубашка. Папа укладывал его на свой живот и держал на себе до тех пор, пока не растает лед. Отсутствовали продукты. Выручил  котиковый воротник с бабушкиного пальто. За него дали мешок кукурузной муки. И мама жестко распределяла его запасы. Один раз в день мы ели  жидкую баланду, заваренную из нескольких ложек муки. И не было вкуснее блюда, хотя и без соли !
Иногда местные жители  дарили нам картофельные очистки. Мы жарили их на сухой сковороде и ели, наслаждаясь. Напротив нас жила яругская еврейская семья. По субботам они угощали маленького Игоря кусочком хлеба, который они пекли сами. Не помню их имен, но чувство благодарности к ним живо у меня до сих пор.
А летом наш «рай» кончился.  Нас всех, в том числе и местных евреев, под конвоем, отправили в   Сказинец.  Гнали пешком. Но тех, кто уже не мог передвигаться сам, везли на подводах.
Кругом  кукурузные поля, чистый деревенский воздух,  ласковое солнце. А внутри села- концентрационный лагерь, огражденный колючей проволокой, охраняемый днем и ночью, как будто в нем сидят государственные преступники.
Здесь я впервые увидела людей, опухших от голода. Особенно меня поразили дети с раздутыми животами и  дети –  маленькие высохшие скелетики.
Концлагерь состоял из нескольких корпусов без окон и дверей, без отопления, в них отсутствовали водопровод и канализация. В одном из них лежали  больные сыпным тифом.  Мы могли попасть и сюда.   Счастливый случай свел нас с тетей Хильдой, которая  находилась здесь со своей семьей. Она забрала нас в свое  уже обжитое помещение.
В Сказинцах, лежа на досках, укрытая  своим пальто, уходила от нас навсегда моя любимая бабушка, мамина мама. Она прощалась  с нами холодеюшим взглядом. Я стояла перед ней в старой заношенной одежде, в истоптанных   до дыр башмаках, повзрослевшая, серьезная, исхудавшая. Она, оглядывая нас, искала кого-то еще. Может быть, сыновей своих. Эдвард, адвокат, защищавший, при румынах, социалистически настроенную молодежь, успел убежать на Восток. После войны  когда для бывших румынских граждан  открыли границу в Румынию, он уехал туда и затем, в Израиль.
Йосифа арестовали в 1940 году «за антисоветскую деятельность» и приговорили   к 10 годам заключения. Сидел он в это время в советском концлагере в Сибире. Вернулся в Черновцы после смерти Сталина. Напуганный настолько, что даже на свободе говорил он шепотом и постоянно оглядывался.  Жена и сын уехали в Израиль. Они выслали ему вызов.  Но он не подал его в ОВИР – боялся напоминать о себе, арестуют. Он упал  на улице и встать не смог: сердце, надломленное каторгой, разорвалось.
Хоронить бабушку разрешили  за пределами лагеря. И выпустили в поле. В это время сменилась охрана. Сторожа, приняв нас за беглецов, направили на нас оружие. Но, в конце концов жестоко избив, загнали внутрь лагеря. Меня до сих пор беспокоит вопрос. Откуда у одних людей по отношению к другим, тем более к  старым и детям, беспомощным, возникает ненависть и злоба ?  И они, нелюди, издеваются над ними, причиняют им боль и страдания.   Жандармы, однажды, поймав моего отца, в лесу, то-есть вне лагеря, били его палками с таким остервенением и жестокостью, что он лишился сознания. Били, чтоб убить. Один в своей ярости никак не мог остановиться. Но другой сказал: – Хватит. И так подохнет.-  Затем ушли, бросив бездыханное тело отца в лесу. Но  он выжил.
Через некоторое время  отца забрали на принудительные работы по строительству различных укреплений.  Мама осталась с двумя детьми, без всяких средств к существованию.
Поздней осенью 1942года началась эвакуация сказинецкого лагеря. Здесь, конечно, все бы замерзли  зимой. Неужели забота о людях ? В это не верилось.
Первыми пошли тифозные, те, которые еще могли передвигаться. Вслед за ними погнали нас.  Запомнилась ночевка в поле. Земля, на которую нас уложили, казалась теплой. Недавно, на этом  самом месте, останавливалась первая партия узников. Это их тепло еще ощущалось. Но не только. Огромное количество тифозных вшей тоже осталось после них. Паразиты жадно набросились на нас.  А тут еще полил дождь.  Полицаи, клацая затворами ружей, приказывали: – Не вставать!-
Мы лежали, боясь поднять голову, под моросящим дождем, в кромешной тьме, и вши буквально поедали нас. Я думаю, что нас специально положили  именно в эту ложбину после тифозных, чтоб и мы заразились тифом. Так оно потом и случилось.
Утром мы снова в пути. Мой братик не выдерживал долгой ходьбы и мама брала его на руки. Она выбивалась из сил. Один из возниц, пожалев маму, взял Игоря на подводу.  Но полицаи с руганью набрасывались на него: – Ах ты, коммунист, пригрел жиденка! –  и ссаживали его с телеги.
Наконец, вот оно – Тыврово.  К нашему приходу,  в этом районном центре, все коренное еврейское население уже уничтожили, их дома разграбили и полуразрушили. Нас подселили к ранее пригнанным сюда землякам  и единоверцам -буковинцам. В комнате, где уже жили четыре семьи, нам выделили кусочек пола, у самой двери. Но согрели и напоили нас.  Мы снова рады, что есть крыша над головой. Но мы сразу заболели тифом. Как  выздоровели, как  выжили, сама не знаю.  И не помню. Но вот – радость, вернулся отец!   Старых и немощных рабов просто выгнали на все четыре стороны- умрут, мол , сами. В пути, двое из них, действительно, скончались. Папа, пройдя в поисках семьи более 100 км. по Транснистрии, еле живой, ослабленный до изнеможения, нашел нас. Но его тут же свалил тиф.
Иногда в гетто впускали крестьян. Они устраивали обменный пункт. Маме удалось выменять на продукты бабушкино пальто. Отец победил болезнь. Но еще долго не мог ходить – отказали ноги. Перезимовав каким-то образом, мы все равно долны были умереть от голода.
В тывровском гетто ограждения отсутствовали, но  вокруг него  постоянно дежурили полицейские. И все-же мама решила испытать судьбу.  Она попыталась выбраться в  деревню.  Ее заметили жандармы и крепко избили. И тогда я стала выходить на заработки.  Мама  возражать не стала. Я приходила в деревню задолго до рассвета, пока крестьяне еще не ушли в поле. Старалась вернуться, пока жандармы  не вышли «на охоту». Избегала встреч и с пастухами. Они тоже, потехи ради,  могли избить еврейских  бродяг.
Попрошайничать стыдно. Но приходилось унижаться. Не только ради себя, а и ради  родных и близких, которым черствая корка хлеба  или мерзлое яблоко могло придать силы  на несколько часов жизни. Но чаще всего я зарабатывала трудом свой кусок хлеба. Становилась у плетня, стучала в калитку и показывала спицы. В румынской школе  с малолетства учили рукоделью. Вот оно и пригодилось. Хозяева собирали в кучу тесемки, шнурки, старые вязаные вещи, веревки. Я распускала их на нитки, перематывала и затем приступала к вязке. Вязала  варежки, носки, юбки, кофты –  то, в чем сельчане очень нуждались.  Меня за это кормили и еще давали с собой несколько картофелин, пару яблок, а то и кусочек хлеба. В окрестных селах Чершни, Гута- Чершни, Рахне меня уже знали, при встрече, приглашали в дом. Некоторые относились ко мне добросердечно, жалели, отогревали, угощали.   Я помню одну из таких, добрую тетю Ганну из села Гута-Чершни. Она же познакомила меня с семьей Фиалковских, у которых я  подружилась с моей ровесницей Марией, с которой мы и после войны переписывались.
Те крохи, которые я приносила в дом, не могли спасти семью от голода. Даже  потом, когда отец поднялся и работал у крестьян за тарелку супа или кусок жмыха. Иногда он украдкой ел то, что хозяйка собирала для свиней. Ведь мы ели все:  съедобную зелень, овощные отходы, заплесневелые отбросы. Очищали, тщательно мыли и ели. До сих пор в моих ушах стоит крик моего братика: -Хочу лушпайки-  Он не хлеба хотел, не игрушек, а картофельных очисток. Часто я видела его с щенками, котятами. Детей вокруг становилось меньше. От постоянного недоедания у него наступала такая слабость, что при ходьбе его качало ветром. Иногда падал, теряя сознание. Не было одежды, особенно- обуви. Носили самодельные шлепанцы. Отцу подарили кусок автопокрышки. Он вырезал из нее лодочки и подвязал к ногам. Внутрь вкладывал солому.  Так и ходил. Из мешка мама сшила ему брюки.
В апреле 1944года нас освободила Советская Армия. Но мы еще долго не могли собраться в обратный путь:  не было ни сил, ни здоровья, ни денег.
Украинский писатель – антифашист Ярослав Галан, который побывал в Заднестровье сразу после его освобождения, писал: « В отличие от немецких лагерей, где люди уничтожались расстрелами,  эти ( румынские лагеря ) были лагерями медленной смерти. Тут умирали от голода, холода, тифа и кровавого поноса.» .
Фашисты  депортировали из Черновиц в Транснистрию 33391 еврея. В живых осталась только четвертая часть.

Вадим Sidur2 Треблинк( 1966 )Памятник в Берлине

Yevelina Ruzhanskaya